Уважаемая Елена Юрьевна!
С праздником Вас, грустным и светлым. Больно зацепила тема, которую предложил Вова, и получился текст -- не очень праздничный, не поздравленческий, это, скорее, выкрик... Если сочтете нужным и возможным -- поместите на форуме, если нет -- просто прочтите. Мне так важно, чтобы это прочитали...

Что такое война для меня?..
Тихая северная деревня. Улица, залитая солнцем. Красные звезды – совсем небольшого размера – на домах фронтовиков. На лавочке сидит «баушка» лет семидесяти, бережно держащая изуродованные артритом кисти рук на коленях.
-- Мужики? Да их всех еще в финскую позабрали…
На всю деревню – ни одного мужчины старше 50 лет.

Война смотрит на меня с пожелтевших фотографий, подписанных простым карандашом. Изысканный, тонкий бабушкин почерк – они все так писали, те, кто учился в гимназии… Вот мой дед, умерший от ран за двадцать лет до того, как я появилась на свет. Вот моя бабушка с детьми – трое девочек и мальчик. На ней гимнастерка. Мама вспоминала, что к концу войны из одежды у бабушки не осталось больше ничего, и девчонки стеснялись ее…

Война говорит со мной голосом моего свекра.
Смоленщина. Дед Юра сидит на лавке в деревенской избе, которую построил его отец, дед Дёма, и вспоминает, как бомбили их деревню то наши, то немцы, как они пасли коров и боялись возвращаться домой – есть ли куда вернуться?
Жителей их деревни угоняли на работы в Германию. Зима, бесконечные пешие переходы, холод, кажущаяся манной небесной похлебка на ночлегах… Умирают от дизентерии дети… Дошли только до Белоруссии, там работали на местных крестьян, не все из них были против новой власти. Дед Юра в 12-13 лет и сапоги шил, и тулупы из овчины, и даже делал ручные мельницы для ржи и пшеницы. Иногда и «по кусочки» ходил…
Потом, когда выжившие вернулись, оказалось, что целы всего два дома. В каждой избе жили по пять семей – и не жаловались на тесноту.
Школу дед закончил в 19 лет с серебряной медалью, всю жизнь работал, не покладая рук, а про войну стал рассказывать только после двухтысячного года… И почти не плакал.

Война стучится в дверь дома на Аллертон роуд в Лондоне. Это к моей хозяйке Оливии пришла ее соседка – она везет своих девочек в Польшу и Германию, чтобы показать им, что такое концентрационные лагеря, где сгинуло больше половины их семьи.

Война… Бездна, в которую пал человеческий дух. Молох, пожравший миллионы – вдумайтесь, миллионы жизней! И до сих пор кто-то думает, что смерть за смерть – лучший аргумент.

Но самая страшная война для меня – это даже не рассказы фронтовиков, не хроники с передовой, где на солдата идет танк, а он продолжает сражаться, не документальные кадры концлагерей, разрывающие сердце и переворачивающие сознание.

Самое ужасное – это бритый молодой человек, одетый в военную форму и высокие ботинки. На кепке его нашит эдельвейс. Он стоит, для уверенности слегка расставив ноги, и пристально смотрит на уборщика-таджика.
Он стоит в подземном переходе у метро Коломенская.
И мне страшно.